24 апреля 1899 года 120 лет назад родился архимандрит Сергий (Савельев)

«Если бы в завтрашний день не стало советской власти и вместо неё пришли люди, поощряющие церковное движение, то внешне церковная жизнь выглядела бы богаче, однако это было бы возвращением вспять, которое может быть гибельным для всего нашего народа»

«Видя его веру, невозможно было сказать, что Бога нет, я всегда понимал, что ничего случайного и лишнего он не произносит – каждое слово имеет значение, – говорит заслуженный художник России Сергей Андрияка, детство и молодость которого прошли рядом с отцом Сергием. – Когда была возможность, так не тянуло к нему, а сейчас очень хотелось бы побыть рядом. Отец Сергий говорил с такой силой, что весь храм замирал, включая тех, кто был к нему приставлен из оперативных работников. Все понимали – это человек святой жизни».

Церковный Пугачёв

В святцах новомучеников и исповедников церкви Русской мы не встретим его имени. Это жалко, но, конечно, не случайно. Ещё патриарх Алексий I, представляя однажды отца Сергия одной иностранной делегации, сказал с иронией: «Это наш церковный Пугачёв», то есть бунтарь и заговорщик. Сам он не отрекался от этого. «Да, я проповедую заговор, заговор Любви, а не насилия, –  писал он. –  И я сожалею только о том, что моя проповедь слишком слаба для того, чтобы подвигнуть всех людей на службу Богу и Правде Его».

В 60-е в храме Покрова в Медведкове архимандрит Сергий вынес на церковный двор и сжёг торговый свечной ящик, считая, что «добровольность святых приношений Церковь должна ограждать так же строго, как она оградила незыблемость основных догматов нашей веры». Это несомненно было пророческим деянием, но и теперь, разумеется, такая святость не может быть признана патриархийной комиссией по канонизации.

Своё коренное расхождение с патриархией отец Сергий обрёл ещё с дореволюционных времён, когда ни патриарха, ни патриархии не существовало в Российской церкви. «У меня с патриархией есть разномыслие, – говорил он в одной из проповедей в 1975 году. – Оно идёт с тех пор, когда мне ещё было десять лет. У нас был законоучитель. Ему можно было бы не Закон Божий, а атеизм вести, потому что своей жизнью он сам отвращал от Закона Божьего. Мы знали, что он однажды последнюю овцу взял у бедняка за одну из треб – за похороны. Ну, знаете ли, детская душа –  она всё понимает».

Вера в Церковь

Вера в церковь, утраченная им в детстве, вернётся в 20-е годы, когда он будет студентом основанного Института Слова, где преподавали Николай Бердяев и Иван Ильин. В наступившие годы шельмования православия советской властью он вместе со своей женой Лидией соберёт общину молодых людей, ищущих Христа и подлинной духовной жизни. «„Все принимаю, и даже худшее, – всё моё“, –  сказал я себе и снова постучал в церковные ворота», – напишет он об этом времени. В октябре 1929 года Василия Савельева, будущего архимандрита Сергия, и нескольких общинников арестовывают и приговаривают к разным срокам лагерей и ссылок. В заключении Василий принимает тайный монашеский постриг с именем Сергий, а его жена вскоре становится монахиней Серафимой. В январе 1935 года после освобождения из лагеря монах Сергий рукополагается во священника. Годы испытаний не рассеивают общину отца Сергия, но делают её настоящим родником веры в советские годы.

«Самое главное в них – это вера и необыкновенная любовь: любовь к Богу и любовь к людям, – говорит Сергей Андрияка. – Под Новый год в сильные морозы его дочь Катюня с матушкой Серафимой пытались спасать пьяных. Они ходили, поднимали их из снега и развозили на попутках по домам. Спрашивают одного: ты где живёшь? А он в полубессознательном состоянии: так я же умер. И замолчал. А до того как ты умер, спрашивают они, ты где жил? Тогда он пробормотал адрес, и его попуткой доставили домой. По ночам Катюня выходила на улицу помолиться, и все бродячие собаки сбегались, зная, что их покормят. Это была любовь ко всем и ко всему».

Свою общинную жизнь, крепнущую год от года, они называли «родной», или «Христовой» жизнью. «Свято любя друг друга, мы не замыкались на себе, – напишет незадолго до своей кончины отец Сергий. – Мы были неразрывно связаны с людьми всего мира и со всяким дыханием Божиим».

Пророчество и юродство

Поделиться этим обретённым даром благодатной общинной жизни было очень трудно даже с теми, кто его искал. «В те годы мы и пошли к нему на богослужение, узнав, что есть такой настоятель, который выкинул свечной ящик из храма, – рассказывает профессор Свято-Филаретовского института Александр Копировский. – Это была попытка вдохновить людей, возвысить над действительностью. Люди чувствовали, что это такая форма юродства, и его побаивались». «Он не позволял к себе людям близко подойти, и все побаивались его немножко, потому что в трудные моменты он говорил о главном, – вспоминает прихожанка Покровского храма Галина Цыганова. – Помню, ему неизлечимо больная женщина рассказывала про рак яичников, а он ей отвечал не как избавиться от болезни, а как достичь жизни вечной. Я стояла, слушала и плакала».

Во всех храмах, где бы ни служил отец Сергий с 1947-го по 1977 год, он пытался убедить прихожан, что настоящее христианство начинается там, где люди готовы ради Бога разделить друг с другом жизнь по вере. «Созидать общинку при храме – это созидать семью, – писал он. – Только на таких путях может возродиться наша церковная жизнь». Он не любил слова «прихожане», «приход» и повторял: «Нам нужно воссоздать общину. У нас тут – храм Божий, и в нём – проходной двор. Есть какая-то двадцатка, это как кличка».

Эпоха, которая настала потаённо

«В молодости будущему отцу Сергию посчастливилось услышать и Николая Бердяева, и Ивана Ильина, и отца Павла Флоренского. Очень заметно, что он был внутри их духовных поисков, – говорит основатель первой общины Преображенского братства священник Георгий Кочетков. – Это даже больше чем поиски, это был какой-то духовный взлёт, подготовка какой-то новой духовной эпохи, которая или ещё не настала, или настала потаённо».

Сам отец Сергий тоже ожидал этой новой эпохи и как мог приближал время, когда в церковь свободно и осознанно войдут новые люди, пришедшие к Богу через «приуготовление к принятию Просвещения, к принятию Крещения, к таинству Крещения», – как писал он в своей последней книге. Для этого нужно «не об обрядах думать», повторял он, а чтобы православные были примером доброй жизни для других и церковь могла сделать шаг навстречу не только неверующим, которым совершенно непонятно происходящее в храме из-за церковнославянского языка, но и тем, кто считает себя православным.

«Необходимость перехода на русский язык настолько очевидна, и уже много лет очевидна, что совершенно непонятно, почему наша высшая церковная иерархия даже и здесь проявляет своё полное пренебрежение к нуждам верующих. Что это такое – косность её или воздействие на неё сил, враждебных церкви? Что бы ни было, а церкви должны переходить на русский язык, и даже явочным порядком, не дожидаясь, когда наши высшие церковные иерархи найдут в себе силы для осуществления этого». Он также сокрушался, что церковнославянский язык, «который очень часто и для священников непонятен», «есть препятствие в развитии церковного пения». И важнейшим для христиан архимандрит Сергий считал осознание ими того, что трагедия 1917 года стала «Страшным судом» над русским народом и православной церковью «за то, что мы, служители Христа, верующие люди, в действительности были лжехристианами». Это лжехристианство проявилось в обрядоверии, непросвещённости, небрежении нуждами обездоленных, в том, что, «вопреки евангельскому учению, наша церковная иерархия превратилась в прислужницу для тех, кто господствовал».

Реальная угроза и святая надежда

«Но суд Божий был не к смерти, он нёс собою надежду на воскрешение духа русского народа» и на то, что православие может возродиться как «аристократизм духа». Этот аристократизм не только неравнозначен сословному, но, может быть, и не совместим с ним, «когда аристократизм сословия подавляет Христа с Его призывом любить друг друга», повторяет вслед за своим учителем Николаем Бердяевым отец Сергий. «Убогая, бедная, забытая старушка несравненно больше способна быть подлинной аристократкой духа, – писал отец Сергий. – Союз таких аристократов духа и может составить истинную Церковь».

Это видение церкви как союза благородных душ, связанных новым качеством жизни в неразрывной сопричастности друг другу, есть то главное плохо улавливаемое в наследии новомучеников и исповедников, без чего наша церковь не сможет возродиться. Без этого лояльность власти и внешнее благополучие – угроза, довершающая церковное разорение: «Да, состояние церковной жизни ужасно, но если бы в завтрашний день не стало советской власти и вместо неё пришли бы другие люди, которые стали бы поощрять церковное движение, то внешне церковная жизнь выглядела бы богаче, и даже значение её возросло бы, однако это было бы возвращением вспять, которое может быть только гибельным для всего нашего народа. Реальная ли эта угроза? Безусловно. Ведь мы потеряли евангельское восприятие жизни и живём, как в чаду».